Птенцы соловьиного гнезда - Страница 16

Но в тех местах?! Такие большие узлы?! Нет! Такого не должно происходить! Она наверняка ошибается! Ведь ему всего двадцать пять, а настолько запущенный рак можно обнаружить разве что у стариков, давно махнувших рукой на свое здоровье!..

— Госпожа Томара, — произнесла она, надеясь, что ее голос не слишком дрожит. — Мне что-то нехорошо. Можно, я пока посижу в коридоре?

Куратор обернулась к ней, бросила короткий взгляд на ее лицо и кивнула:

— Подожди в кресле в приемном покое. Я почти закончила. Ну, господин Мири, я склонна согласиться с доктором Умаем. Не вижу ничего такого, с чем стоило бы возиться хирургу. Боли вполне могут объясняться вялотекущим воспалением, связанным с обильным курением…

Пять минут спустя госпожа Томара вышла в приемный покой. Карина, скорчившаяся в кресле и зябко обхватившая себя руками, подняла на нее отчаянный взгляд. Хирург посмотрела на нее и вздохнула.

— Рак левого бронха, да? — тихо спросила девушка.

Томара кивнула.

— Да, Карина. Плоскоклеточный неорогевающий рак, четвертая стадия. Абсолютно неоперабельный случай. Процесс слишком запущен — метастазы в лимфоузлах средостения, огромный опухолевый конгломерат… Ни химиотерапия, ни рентген, ни операция не помогут. Ему осталось максимум полгода. Скорее, меньше.

— Но ведь так несправедливо! Он ведь еще молодой! — почти выкрикнула Карина. — Ведь легочный рак обычно возникает после пятидесяти!

— Тихо! — резко оборвала ее куратор. — Не устраивай истерику. Он может услышать. Пойдем, Карина, поговорим у себя.

Карина послушно встала из кресла и поплелась за Томарой. Ее била крупная дрожь. Так нечестно! Он умрет, и никто — никто! — не сможет ничего поделать. У нее перед глазами стояла веселая улыбка на фоне веснушек, и глаза, карие глаза, казалось, с упреком глядели на нее. Я умру, говорил взгляд, а ты останешься жить. Почему так?

И другой взгляд глаз, небесно-голубых, сначала растерянных, а потом смертельно-пустых, снова всплыл перед ее внутренним взором. Тот охранник в Институте, которого она убила — он был примерно такого же возраста, немного младше. Тогда у нее не оставалось выбора, а сейчас нет возможности помочь, но результат один: смертная тьма, окутывающая этих ребят…

В ординаторской Томара усадила ее за стол и сама села напротив.

— Да, Карина, — произнесла она после тяжелой паузы, — именно так оно и происходит. Жаль, что на тебя навалилось такое в первый же день, но ничего не поделаешь. Мы не волшебники, и наши возможности ограничены. Мы далеко не всегда можем помочь. И в нашей работе ты обречена на то, чтобы мириться со смертью. Она всегда ходит рядом, и не так уж и редко мы оказываемся бессильны. Я теряла пациентов и знаю, что такое хотеть помочь и не иметь возможности.

Она вздохнула.

— К такому нельзя привыкнуть. С этим нельзя смириться. Но жизни нельзя позволить сломать тебя. Надо думать не о тех, кого ты потеряла, а о тех, кому помогла. Понимаешь?

— Да, госпожа Томара, — тихо сказала Карина. — Но ведь он такой молодой…

— Жизнь — игра в кости, Карина. Вероятность мала, но она есть всегда. Людям свойственно умирать, и мы ничего не можем изменить. По крайней мере, пока. Знаешь, пожалуй, хватит с тебя на сегодня. Иди-ка ты домой, передохни и расслабься.

— У меня еще нет дома, я пока в отеле живу, — помотала головой Карина. — Я сегодня иду к агенту по недвижимости, чтобы он мне наемную квартиру подобрал.

— Тем более. Если у него найдутся готовые варианты, тебе придется помотаться по городу. Так что иди. И не терзай себя понапрасну. Тот мальчик… он не твоя забота. За него найдется, кому переживать. Давай, топай. Все на сегодня.

— Да, госпожа Томара, — покорно согласилась девушка. Она поднялась из-за стола. Забытый Парс тихо пискнул из-под стула, и она подхватила его на руки и зарылась лицом в густую теплую шерсть. Томара сочувственно наблюдала за ней.

— Кстати, ладно уж, можешь приносить его с собой, — сказала она. — Думаю, вреда он не причинит. Только в процедурных и в палатах ему делать нечего, держи в ординаторской.

— Спасибо, госпожа Томара, — поблагодарила девушка. Она медленно натянула куртку, подхватила пакет с уличной обувью и, поклонившись на прощание, вышла. Хирург задумчиво смотрела ей вслед. Хорошая девочка, но слишком впечатлительная. Впрочем, после пятого курса у нее должен иметься богатый опыт вскрытия трупов, а излишне нервные особы такого не переживают. Так что еще обвыкнется…

Она взяла со стола планшет, в который списала историю болезни Мири, и перелистала ее еще раз, задержавшись на объемной реконструкции томограммы. Она повертела схему так и сяк, подкрашивая и выделяя разные участки. Нет, безнадежно. Даже если удалить основной конгломерат пораженных лимфоузлов вместе с пораженным участком пищевода, слишком много узлов в окружающих тканях. Все вычистить невозможно. Оперировать — только усугублять агонию, превращая и без того невеселый остаток жизни парня в невыносимый кошмар. Нецелесообразно. Ох, проклятое слово — «нецелесообразно»! Словно не о живом человеке речь идет, а о куске мяса… Если бы как-то выжечь все узлы, не травмируя окружающие ткани! Она со злостью швырнула стило на стол, но тут же обругала себя. Легко, выходит, поучать других? Самой бы взять себя в руки для начала…

Но все-таки — каким образом студентка-пятикурсница умудрилась с одного взгляда на томограмму диагностировать рак бронха?

Тот же день. Масария, городской оперный театр

— …и очень прошу, девушки, посерьезнее, посерьезнее!