Птенцы соловьиного гнезда - Страница 21

— Здорово, господин Вай! — восторженно сказал он. — Мы из миллиона вышли! Миллион двадцать тысяч подключений, и еще с хвостиком!

— Замечательно… — пробормотал Вай, плюхаясь на диван и сворачивая пробку бутылке с газировкой. — Сдохнуть можно, как замечательно…

— Да! — закивал помощник. — А как ты этих уродов опускал — вообще класс!

— Слушай, ты давно в моем шоу? — неприязненно покосился на него Вай, безуспешно пытаясь вспомнить имя.

— Э-э… вторую неделю, господин Вай.

— Понятно. Слушай, мальчик, ты что, всерьез думаешь, что я кого-то опустил? Что им хоть чуть-чуть стыдно за то, что они себя на всю страну наизнанку вывернули? Да ты посмотри на них! — он ткнул пальцем в сторону экранов, на которых отображался стремительно пустеющий зал студии. Статисты торопились по своим делам, а обе девицы и парень, еще пару минут назад с ненавистью оравшие и визжавшие друг на друга, чуть ли не в обнимку уходили со сцены, весело пересмеиваясь. — Им же нравится! Для них скандал — единственный способ к себе интерес поддержать. Я их в выгребную яму засунуть могу перед камерами, а они только улыбаться и благодарить станут. Ничего другого за душой у них нет, ты что, не понимаешь? А-а…

Он махнул рукой и присосался к бутылке.

— Я даже поручусь, что половину самых интересных подробностей о своих отношениях они прямо тут, по ходу дела выдумали, — пробормотал он, отставляя опустошенную емкость. — Знал бы ты, как они меня все достали…

Проигнорировав растерянно вытянувшееся лицо помощника, он откинулся на спинку дивана и закрыл глаза. Все на сегодня. А времени еще и восьми нет. По кабакам пойти? Или махнуть на все рукой, слопать таблетку «верозана» и завалиться спать? Как его задрала такая жизнь! Ага, популярность у тупого быдла, восторгающегося шоу. Только о ней ли он мечтал двадцать лет назад, когда юнцом поступал на факультет журналистики? Как его тошнит от холеных идиоток-артисточек и богемной жизни…

Заставив себя раскрыть глаза, он поднялся с дивана.

— Заканчивай тут все, — сухо сказал он помощнику. — Если что, я на связи.

Так и не выработав определенного плана на вечер, он вышел в коридор и зашагал к лифту. И почему ему так тоскливо?

Тот же день. Крестоцин

Вот она подходит к кровати пациента, рядом с которой помигивают огоньками сложные медицинские приборы. На ней строгая синяя хирургическая пижама — отутюженные складки на брюках со свистом режут воздух, на блузе ни единой складки, в руках планшет, на который уже выведена история болезни, на груди болтается диагност, а во взгляде мешаются профессиональный интерес и материнская забота. Больной с надеждой смотрит на нее, и она, бросив быстрый взгляд на планшет и посмотрев на пациента через сканер эффектора, сходу устанавливает диагноз. Обернувшись к сопровождающей медсестре, она говорит…

Что именно она говорит, от раза к разу варьировалось. Карине нравилось мечтать о том времени, когда она наконец станет настоящим врачом и начнет самостоятельно лечить больных. Однако до того блистательного дня, похоже, оставалось еще долго. Куда больше, чем хотелось бы.

Как и пообещали главврач с Томарой, ее обязанности, скорее, походили на медсестринские. Она участвовала в ежедневных перевязках — преимущественно в гнойной перевязочной, поскольку медсестры с большой неохотой там дежурили и с радостью соглашались на подмену, ставила катетеры, капельницы и уколы, ассистировала на операциях (с умным видом, незаметным под маской, стояла возле подносов с инструментами и иногда подавала корнцанг, дренаж или кетгут) и даже брила животы перед операциями. Сверх того госпожа Томара не упускала задать ей вопрос-другой на самые неожиданные темы, и от раза к разу Карине приходилось убеждаться, что в учебниках написано далеко не обо всем. Сверх того куратор, как и обещала в первый день, загрузила ее чтением пособий по хирургии, пообещав, что к концу практики устроит настоящие экзамены по прочитанному. Карина лишь тихо радовалась про себя, что больница не обслуживает ни орков, ни троллей — на тех специализировались Третья и Четвертая городские больницы. Иначе с Томары сталось бы устроить ей экзамен и по нечеловеческой анатомии.

Первые несколько дней голова у нее просто шла кругом. Она не боялась медсестринской работы, поскольку неплохо ее знала. Но новое место, новые люди, необходимость учиться параллельно с работой и постоянное ожидание каверзных вопросов действовали ей на нервы. И она никак не могла забыть Мири, того парня с раком бронха, чья улыбка все еще стояла у нее перед глазами. Несколько раз она даже тайком глотала успокоительные.

Но постепенно все вошло в колею. Она научилась не бояться старшую медсестру Марину, которая, хоть и грозная на вид, при близком знакомстве оказалась вполне приятной в общении тетушкой. Довольно близко она сошлась с несколькими медсестрами — Тампарой, Валлой, Цумахой и Камароной, чистокровной тарсачкой, чьи родители эмигрировали на Восточный континент из Граша лет десять назад. Девушки мало отличались от нее по возрасту. Им исполнилось по восемнадцать-двадцать лет, они заканчивали один и тот же двухгодичный медицинский колледж, и Карина уже через пару дней чувствовала себя с ними настолько естественно, словно знала их с детства.

Другие медсестры, постарше, как и врачи, тоже отнеслись к Карине с теплотой. Когда они разглядели, что новенькая не пытается отлынивать даже от самой грязной и неприятной работы и не гнушается вынести из-под пациента утку, первая настороженность испарилась. Конечно, до по-настоящему приятельских отношений пока не дошло, но никто не отказывался объяснять и пояснять ей непонятное. Парс быстро завоевал в отделении бешеную популярность и самостоятельно совершал ежедневные обходы палат, бесцеремонно вспрыгивая на кровати пациентов и благосклонно принимая поглаживания и подергивания за уши. Живого зверька на его месте наверняка закормили бы до смерти всякой вкуснятиной, но зоки такая опасность не грозила, так что Карина оставалась за него спокойна. Госпожа Марина поначалу хмурилась и ругала шестилапого ушастика за антисанитарию, но потом смягчилась и она: Парса положительно невозможно было не любить.